В клетке и вне

Автор :  Илья Патрича

Старинные металлические часы. Стоя на деревянном столе той же эпохи, они словно переполнялись величавостью и делали интерьер спальни неотразимым. Они состояли из трех частей: верхней, самой, пожалуй, живой и говорящей, на которой в четыре веранды разместились различные святые, боги, цари и богини, могуществу которых выражал почтение и поклонялся весь античный народ. Каждый раз, пробивая часы и четверти, механизм начинал работать; и все фигуры, кружась в карусели, выполняли свою отточенную долгими столетиями работу. Кто бил в колокольчик, при этом издавая приятный слуху звон, кто просто кружился, как Земля вокруг Солнца, наматывая идеальные круги, а кто и мчался в атаку, с заостренными копьями и громадными щитами, восседая на своей колеснице. Но каждый был занят. У всех была своя маленькая роль в таком большом механизме. Уильяма, как часовщика - это всегда радовало и заставляло даже  улыбнуться. Настолько он любил порядок.

Средняя часть  состояла из двух разных по размеру астрономических дисков, которые показывали положение Солнца и Луны в зодиаке. Большой диск был окружен гравировками полубога, с виноградной кистью в руках, отдыхающего под высоким деревом, в теньке, в жаркий день: винодела, катящего по земле бочонок с молодым вином в погреб; старца, с длинной, сивой бородой, которая по древним сказаниям полна мудрости и силы; и Смерти, в обличии скелета в черном балахоне, стоящего позади того самого мудреца. Так или иначе, все они (за исключением Смерти) были заключенными этого мира. Мира, где всем правит Время. И, казалось бы, вечно молодой полубог, и винодел, с большими планами на следующий сезон, а уж тем более старец, прибывающий в скором ожидании своего ухода из этого мира, рано или поздно встретятся со Смертью, которая и является продуктом всепоглощающего Времени.

Нижнюю же часть часов заполнял календарь, со знаками зодиака в центре, а так же  с днями всех святых. По бокам были изображены воины, с надписями Ассирия и Пруссия. А под ними виднелись гравировки столицы великой римской империи – «Roma», а так же слово, описывающее этот город наилучшим образом - «Gracia».

Одна из боковых сторон была удостоена таких фигур как Вера, Надежда и Любовь, а другая освящала Мудростью, Силой Духа и Юстиции. Это были прекрасные и, в тоже время, воинствующие богини, чьи сила и могущество не знали предела ни в райских, ни в адских мирах.

В былые времена, смотря на это рукотворное чудо, Уильям просто не мог оторваться от него часами. Но сейчас, прикованный к кровати, он воспринимал их, а впрочем, и все остальные вещи, несколько иначе. Спустя много лет, он увидел в этих часах что-то более значимое, чем просто мастерски выполненная работа и историческая ценность. Он, можно сказать, уцепился, а в итоге и вытянул всю философскую нить, хранящуюся в этом раритете долгие столетия. Истинная суть, правда, которую вложили вместе с  усердием и кропотливостью в эти древние часы, была в итоге уловлена Уильямом. Как будто бы в этом и заключался весь смысл.

Он так же долго и беспрерывно смотрел на них, но в его голове звучали совсем не возгласы восторга и похвалы мастерам, как прежде.

«Прекрасные все же часы. А я глупец,- рассуждал про себя Уильям. - Так бережно обходиться с часами и так небрежно раскидываться временем. Ну где же в этом рассудок?...

Всю свою сознательную жизнь я был окружен лишь часами, но никогда не понимал, для чего они. Их было так много, и все они показывали одно и тоже время. Нет, не 10, и не 12 часов. Они показывали, что время действовать. Спешить жить полной и насыщенной жизнью. А что видел я? Цифры, значащие лишь время суток. Когда ложиться спать, когда вставать, принимать ванну, завтракать и идти на работу. Не глупец ли?»

Неожиданно рассуждения Уильяма прервал скрип отворившейся двери, в которой стояла чернокожая, чуть полная служанка Молли, с серебряным подносом в руках. Молодая особа 25 лет была одета в черное скромное платье и в белый, идеально выглаженный фартук. На ногах ее прилежно смотрелись недорогие балетки, отлично подходившие ей под униформу. Как и у всех афроамериканок, у нее были пухлые губы, широкий нос картошкой и большие карие глаза, в которых всегда, казалось, был некий вопрос.  Молли нельзя было отличить от сотни таких же служанок по всей Америке. Но это была Англия, и  разве что боязливость и излишняя аккуратность делали ее непохожей на остальных.  Это был ее первый день в доме Хиггинсов.

-Ваш обед, мистер Уильям, - с некоторой робостью произнесла она, все так же стоя в двери.

-Нет, спасибо, я чего-то не голоден. Ступайте, отдохните.

Молли покорно кивнула головой и тут же испарилась на глазах у хозяина.

-Стойте, Молли! На минутку, - вдруг хриплым голосом прокричал  Уильям.

Служанка быстро пробежала пару метров, на которые она успела отойти, и с не менее испуганным лицом опять застряла в двери.

-Позовите Роберта, я хочу с ним пообщаться...

Молли вновь покорно кивнула и стремительно побежала по коридору.

«Боится еще, наверное, - подумал Уильям, - совершить какую-нибудь ошибку в первый день своей работы - что может быть неприятнее?»

В голову его нахлынули воспоминания о своем первом дне в часовне.

Его отец, не менее талантливый часовщик Скотт Хиггинс, обладал большим поместьем в местечке Уинделсхэм, что в пригороде Лондона, а также неповторимой, чарующей часовней в самой столице, которой сам Скотт гордился больше всего в своей жизни. Сотни экземпляров висели, стояли и, казалось, парили в воздухе в этом невероятном хранилище часов со всего мира. Заходя внутрь, посетители погружались в неописуемый восторг и, с широко раскрытыми глазами, оглядывались вокруг, как будто попадали в иной мир, где все еще неизвестно и необъяснимо. Да так поражались, что даже порой забывали, зачем заходили.

Помимо главного зала, где находились все ценности ручной работы, была большая мастерская, в которой и работал отец Уильяма. Это было его основное место, где он проводил долгие дни и ночи, «ковыряясь в деталях и запуская время вспять», как он любил говорить своему маленькому, еще мало чего понимавшему сыну.

Итак, когда Уильяму исполнилось 12, отец впервые взял его с собой на работу, открывая занавесу своего ремесла. Ему казалось все новым и неизведанным, как Колумбу, который совершенно случайно набрел на новые земли. Он все пытался потрогать, ощупать, даже понюхать, так ему все это было в новизну. Более того, он всегда безумно радовался тем редким часам, проведенным во внимании своего отца. Но этот день был особым. Отец не просто взял его с собой на прогулку вместе с гордым Чэйсом, догом с прекраснейшей родословной, который, судя по характеру, знал об этом и к тому же умел этим пользоваться. Он не просто перекидывался с ним парой слов, сидя в своем кресле и читая свежие новости из мира политики и финансов. В конце концов, это было даже не рождество, когда вся семья собиралась вместе за шикарным столом и могла просидеть за оживленными разговорами вплоть до утра. Это было что-то более личное, интимное. Скотт Хиггинс никогда не разменивал работу на что-либо другое, будь то даже семья и благополучие близких людей. Нет, он безмерно любил свою жену и сына, но часовня оставалась для него той святыней, на которую никто не смел посягать. Все знали это, за что порой и осуждали его. Другие же наоборот - уважали Скотта за трудолюбие и, возможно, фанатичную увлеченность в своем деле. И когда этот храм в сердце Хиггинса-старшего начал открывать свои могущественные позолоченные ворота для своего сына, казалось, произошло чудо. В один миг, весь опыт, вся искренность и любовь к этому делу перешла к Уильяму совершенно мистическим образом.

Внезапно, дверь в комнате отворилась, и в ней показался маленький мальчик, лет семи, с каштановыми  длинными волосами и широкой улыбкой. В руках он держал маленький грузовичок, который явно его увлекал. Это был Роберт, внук Уильяма. Неторопливо он подошел к кровати, сел перед ней на коленки, отложил в сторону игрушку и посмотрел искрящимися детскими глазками на дедушку. Тот расплылся в улыбке. Он очень любил своего внука. При возможности, Уильям всегда рассказывал ему, как он нянчил его, когда тот был еще совсем маленькое милое дитя, как он помогал делать Роберту первые шаги на заднем дворе, и как громко, безудержно смеялся, замечая еле уловимые и, казалось бы, незначимые проделки озорника. Роберт же был не менее привязан к своему деду. Несмотря на столь юный возраст, он уже видел в нем мудрость, силу и бесконечную доброту, за которую, наверное, так сильно его и любил. Между ними была невидимая связь, которая объединяла их все больше и больше с каждым днем.

Родители Роберта были очень влиятельные люди в светском мире, имели немалый бизнес в сфере купли-продажи, и проводили все свое время за важными разговорами,  деловыми встречами и прочими, как они говорили, «неотложными делами». Самым лучшим вариантом было для них отдать своего сына на воспитание к Уильяму, нежели поручаться на непроверенных и, порой, подозрительных нянек, имеющих мутное, а изредка и неизвестное прошлое.

По их словам «у деда он и уму разуму наберется, да и манерам хорошим научится».

Пару мгновений, в безмолвии, они смотрели друг на друга.

-Как твои дела в школе? - прервал молчание Уильям.

-Все хорошо, - ответил, усаживаясь поудобнее, Роберт.

Затем они еще долго молчали. Пять, десять, двадцать минут... Они прошли за одно мгновение. Наконец, Роберт сделался очень серьезным, и спросил:

-Почему все так, дедушка?

Уильям отвел взгляд, посмотрел в окно, с которого веяло весенней свежестью, затем на часы, и опять на Роберта. Казалось, этот вопрос несколько не смутил его. Нужно думать, он ждал его, ведь ответ созрел давным-давно, несмотря на всю разницу понимания одного и того же старым человеком и ребенком. Уильям точно знал, что хотел узнать его внук, задав этот вопрос. Настолько они были близки.

-Все проходит... Молодость, красота, богатство. Проходят годы, долгие, казалось бы, годы... Совсем недавно ты еще был маленьким клубочком, который только открыл свои глаза и увидел небо, услышал пение птиц, почувствовал прикосновения нежных рук своей матери... А сейчас ты уже взрослый мальчик, который может задавать умные вопросы.

Уильям снова улыбнулся, потрепал волосы Роберту, вызвав у него тихое хихиканье, и вновь продолжил:

-Люди бегут, метушатся, в день выполняют уйму «важных», «неотложных» дел, и даже не осознают, в чем истинный смысл всего этого. Как твоя крыска...

-Как Люи? - вдруг оживился от неожиданного примера Роберт.

-Да, как Люи. Что он делает целыми днями в своей клетке?

-Крутится в колесе, спит, ест... вроде больше ничего.

-И чем же мы, люди, отличаемся от него? Мы так же крутимся в колесе, под названием жизнь, спим и едим. А для чего? Какая цель всего этого?

Роберт лишь с непониманием пожал плечами, а спустя пару минут молчания, вдруг, неожиданно для Уильяма, спросил:

-Ну, а зачем, дедушка?

На что старый часовщик только улыбнулся, но не как раньше. В теперешней улыбке его была непреодолимая грусть, и с некоторой печалью и досадой в голосе он ответил:

-Вот и я не знаю, внучок, не знаю...

Через пару минут часы пробили полдень, и старый, но отлично работавший механизм пришел в действие. Кто-то бил в колокольчик, радуя слух старика и Роберта, кто-то просто кружился, как Земля вокруг Солнца, наматывая идеальные круги, а кто-то  мчался в атаку, восседая на своей колеснице, с заостренными копьями и громадными щитами.

А когда эти часы на следующий день пробили такое же время, все уже было не так как раньше. За ними уже никто не наблюдал, и они оттачивали свое мастерство в полном одиночестве. А крыска Люи, не знавшая жизнь вне клетки, теперь торопливо бежала  вдоль узкой тропинки, прямиком в густую чащу, где ее подстерегало немало опасностей и препятствий. Но отныне она была свободна, перед ней не было быстро мелькающих белых полосок, и она могла просто остановиться, оглядеться вокруг, и с легкостью решиться идти в совсем новое, еще неизведанное, но многообещающее будущее.